Поэзия в поисках языка
Гости Байкальского фестиваля искали ответы на вечные вопросы.
Дискуссии и круглые столы во время фестиваля поэзии на Байкале – дело обычное. И часто возникают они независимо от организаторов или присутствующей публики. Но всегда есть и запланированные дебаты, и стоит сказать, что это одна из самых интересных частей программы. Девятый фестиваль, проходивший 12–19 июля, носил название «Поэзия XXI века в поисках языка». Именно на эту тему в Иркутской областной научной библиотеке им. И.И. Молчанова-Сибирского состоялась дискуссия, в которой приняли участие московские поэты Максим Амелин, Виктор Куллэ и Бахыт Кенжеев из Нью-Йорка.
Монашеский подвиг поэта
Вела дискуссию профессор кафедры новейшей русской литературы Иркутского государственного университета, доктор филологических наук Ирина Плеханова. Со свойственным ей академизмом она кратко обрисовала положение современной русской поэзии как крушение смыслов, коммуникации, веры и дефицита человечности.
– Какие перспективные направления есть у поэзии и что есть свобода в эпоху вседозволенности? – задала вопрос Ирина Плеханова, неосторожно назвав гостей «властителями дум».
Максим Амелин тут же поспешил отказаться от этой роли:
– Я не властитель ничьих дум. И, более того, эту власть на себя брать не хочу. Потому что власть всегда связана с угнетением кого бы то ни было. Особенно в России.
В сущности, это небольшое уточнение определило ход всей дальнейшей беседы, которая свелась к бесконечному отказу от даваемых определений и поиску наиболее точных слов и сравнений.
– А что касается свободы и вседозволенности, я считаю, что каждый поэт должен себя в чем-то ограничивать, – продолжил Максим Амелин. – Это его личное дело, которое я бы сравнил с неким монашеским подвигом. Например, поэт берет на себя обязанность не употреблять неточные рифмы или не пишет четырехстопным ямбом. Или не пишет верлибры. Так вот, чем больше таких вериг он на себя накладывает, тем интереснее эффект на выходе получает. Поэт из этого хаоса цивилизации, хаоса культуры должен выбрать для себя те вещи и те явления, которые ему наиболее близки. И то же самое касается языковых средств – надо выбрать какой-то свой пласт и стараться от него далеко не отходить.
Риелтор против маклера
Все гости, как наследники традиций классицизма, в сущности, не очень охотно говорили о новом языке и реальности, его порождающей.
– Меня немножко смутила тема нашей встречи, потому что мы не договорились о том, что такое язык. Какой язык мы ищем? Хотим ли мы употреблять слово «юзер» в стихах, или слово «гламурный». Я, например, не хочу, но в меру сил стараюсь искать новый язык. Стану ли я придумывать слово вместо «юзера»? Нет, потому что мне это понятие не интересно, – размышлял Бахыт Кенжеев. – Можно не искать язык. Можно взять Пушкина и переписать его современным языком. Но это никому не будет интересно. Законы развития литературы, культуры, да и всего человечества состоят в том, что каждое поколение должно искать свой новый язык. Если бы Пушкин писал на языке Державина, у нас не было бы Пушкина, если бы Жуковский писал на языке Пушкина, у нас не было бы Жуковского и так далее. Поэтому если у поэта есть какие-то амбиции, и он хочет внести новое слово в культуру, он должен искать свой язык. И этот процесс далеко не однозначен.
Новая лексика, появляющаяся в языке, вызвала, пожалуй, наибольшие споры.
– Я абсолютно не против новых слов. Но я чувствую разницу между бизнес-ланчем и комплексным обедом. Тот, кто говорит «бизнес-ланч», ощущает и хочет показать, что он немного круче, чем тот, кто заказывает комплексный обед. Я против этого. Поэтому я против слова «риелтор», которое сегодня соперничает со словом «маклер», означающим ровно то же самое, – подытожил свое выступление Бахыт Кенжеев.
– Это просто слова из профессиональной сферы, и поэт вправе выбирать их или не выбирать, – возразил Максим Амелин. – Просто эта лексика – «риелтор», «мерчендайзер» – не имеет никаких вторых смыслов. А задача поэта состоит в том, чтобы расширить текст не за счет длины, а за счет глубины, чтобы он был объемным.
Дозированный мат
В ходе разговора слушателями был задан вопрос о ненормативной лексике, все больше проникающей в современную поэзию. И здесь гости также заняли нейтральную позицию.
– Если хочет человек в стихах матюгнуться, ну пускай матюгнется – смутит девушек, покажет, какой он крутой. Но чаще всего это не имеет отношения к искусству. Важнее другие задачи, – начал Максим Амелин. – Я вот, например, переводил Приапову книгу, это фактически античная порнография в стихах. Как это перевести без мата – была непростая задача, тем более что в русском языке либо мат, либо медицинские термины.
– Мат – это слишком сильное эмоциональное средство. Я не вижу ничего страшного в том, что ненормативная лексика употребляется в стихах, но, чтобы это работало, ее надо неимоверно дозировать, – заявил Виктор Куллэ.
– По-моему, мат в 90% случаев употребляется, чтобы ударить графином буржуазию в первом ряду. И больше ни за чем. Фантастически редко употребление грубого слова обоснованно внутренней логикой стихотворения, – сказал Бахыт Кенжеев.
Вдали от школ и направлений
Все участники дискуссии отказались признать свою принадлежность к каким-либо литературным течениям или школам. Максим Амелин заявил, что сам разработал свой собственный стиль и намерен его защищать самым агрессивным образом:
– Я волк-одиночка и порву любого за собственную поэтику.
Виктор Куллэ сказал, что не относит себя к какой-либо поэтической школе. Только Бахыт Кенжеев, входивший в 1970-е годы в литературный кружок «Московское время», согласился признать свою принадлежность к сообществу. Но тут же оговорился, что общих стилевых черт с другими его участниками у себя не наблюдает:
– Единственное, что нас объединяло тогда, это стремление к красоте, гармонии и любви. Мы мыслили в одной плоскости. Как сейчас с теми, кто приехал на Байкальский фестиваль. Будь мы помоложе, взяли бы к себе и Амелина, и Куллэ. Наша концепция очень проста: это вера в то, что в мире существует добро, любовь и красота. Эта духовная установка при всей ее вопиющей банальности не входит в общественное сознание в качестве повседневной нормы. Люди на самом деле занимаются совсем не тем.
