Писатель и совесть. Постфорумные рассуждения

Бурные обсуждения в форумах Интернета смысла и роли современного писателя в современном обществе неизбежно скатываются на личность Валентина Распутина, в весьма характерном для Иркутска стиле: от примитивного восхваления ура-патриотами до полного отвержения отмороженными неолибералами.

Между тем, среди форумной шелухи порой проскальзывают мысли, которые и хотелось бы обсудить. Примером, на который мы будем опираться, будет все тот же Распутин – как писатель, наиболее известный иркутской публике.

Итак, основной вопрос, который не дает покоя ни вашим, как говорится, ни нашим – является ли писатель (как вообще, так и отдельно взятый Валентин Григорьевич) совестью нации? Под совестью нации в данном случае подразумевается делегируемое народом право высказывать некие основополагающие концепции общественной морали в связи с некими происходящими событиями. Чем, кстати, грешит не только Распутин, но и сам В.В.Путин. К счастью, последний это делает без фанатизма.

В советское время ответ на этот вопрос был однозначным – да. Априори предполагалось, что советский писатель (а других в СССР не было) не только знает, что и как написать, но и как жить. Именно поэтому писателей со свистом избирали в Советы всех уровней и водили к ним школьников – послушать великих. Само понятие "писатель" даже для людей бывалых отдавало чем-то потусторонним, неземным – это были люди, причастные к великому знанию о том, как надо и как не надо жить.

Все те, кто не вписывался в советский писательский шаблон, писателями не считались. В худшем случае они отправлялись на ту сторону "железного занавеса", в лучшем – пребывали в статусе "писателишки", "бумагомарателя", "графомана" и т.п.

В отношении к писателям Советский Союз (как и во многих других вопросах) радикально расходился со всем другим миром. Во всем мире писатель пописывает, а читатель почитывает. Чем больше читателей – тем больше у писателя денег, славы и прочих благ. Но никому и в голову не придет считать писателя человеком, имеющим право навязывать обществу некие моральные сентенции. Более того – в мировой истории понятие совести вообще никогда не ассоциировалось с литературным трудом.

Интересно то, что представление о писателе как о носителе национальной совести – отнюдь не советское изобретение, хотя и очень удачно улегшееся на советскую идеологию. В дореволюционные времена в России столпы литературной мысли также прочно ассоциировались с совестью и моралью – что вообще-то странно, так как, с одной стороны, литературные потуги отнюдь не приветствовались властями, а с другой – сами писатели грешили самыми разнообразными пороками, как минимум – тяжелым и неуживчивым характером. В чем же секрет?

Нетрудно заметить, что все без исключения успешные и признанные дореволюционные писатели, включая отлученного от церкви Льва Толстого, были людьми внутренне религиозными. Повторюсь – внутренне. Даже отрицая "внешнюю" православную церковь, Толстой, например, создавал образы другой, более справедливой и более апостольский церкви – что впоследствии нашло отражение у его многочисленных последователей. Именно эта внутренняя религиозность русских писателей вызывает искренний ажиотаж у нынешних черносотенцев, монархистов и прочей приблудившейся к ним публики, хотя на самом деле так называемая "духовность" русской литературы имеет весьма опосредованное отношение к вере как таковой и уж тем более – к церкви.

Дело, возможно, в том, что, в отличие от Европы, в России справедливость никогда не отождествлялась (и не отождествляется по сей день) с властью. В то время как в Европе справедливость – это всегда и в первую очередь закон, власть, у которой ее можно даже и потребовать. В России же справедливость можно было найти лишь у Бога – и только держа в голове божественную справедливость, будучи немного (или много) духовно-истеричной личностью, в России можно было писать успешные книги.

Аналогичная картина была лишь в Британии – там выдающиеся писателя уровня Диккенса также выходили на уровень "совести нации". По той же простой причине – прецедентный королевский суд Британии не имел ничего общего со справедливостью. Справедливость была только у Бога, а довести ее до каждого человека мог только писатель.

Из нарисованной схемы выбивается лишь Антон Чехов – но это совсем особая история. Чехов вообще не был до революции маститым писателем – его не понимали, не воспринимали всерьез, а он, будучи человеком до мозга костей рациональным, вопреки примитивному морализаторству школьных учебников, пытался живописать картины быта, отстранившись и от правых, и от виноватых – вообще от нравственной оценки действий своих героев. Он просто замечал – и мастерски описывал; все суждения при этом оставались на совести читателя. В этом плане Чехов – человек даже не современного, а будущего.

Выйдя из советской системы, и порядком подрастеряв при этом обойму вменяемых писателей, Россия спешно перешла в систему капиталистическую. Большая часть писателей, умевшая писать по-советски и не умевшая зарабатывать деньги, переквалифицировалась в управдомы. Для них потеря образа совести нации оказалась совершенно невыносимой, и было проще вообще ничего не писать, чем писать в меру своей бесталанности и понимать, что их ничто не читает. Впрочем, с управдомами тоже оказалось не все гладко, поэтому к началу XXI века экс-советские писатели прочно обосновались в домах писателей, именуемых среди своих "гадюшниками", и начали системно вымогать деньги у властей, прикрываясь необходимостью идеологического перевоспитания масс.

Отдельные оставшиеся корифеи, в принципе способные хоть что-то написать, уже 18 лет сдают позиции энергичной до наглости "новой волне". Эта волна не обращает внимания ни на религию, ни на духовность, и пишет по западным канонам. А на западе, как уже было сказано выше, у писателя единственный критерий успешности – продаваемость. При этом совесть писателя совершенно никого не волнует. Разве что парочка таблоидов сподобится лениво обсудить, в каком борделе в этот раз заночевал очередной Хэмингуэй.

А вот дореволюционная схема в современной России не работает никак. Во-первых, какая-никакая, а справедливость все-таки появилась – на конюшнях не порют, право первой ночи отсутствует, телевизоры и прочие оболваниватели продаются за приемлемые деньги, и двадцать сортов колбасы из экологически чистого картона имеют место быть во всех магазинах.

Во-вторых, с внутренней религиозностью у писателей возникают большие проблемы. Все-таки мы живем в современном рациональном мире, и то, что выдается за совесть, в нем продается и покупается по сходной цене. Да и советская школа сказывается до сих пор – все-таки большинству писателей далеко не двадцать и даже не тридцать, росли они в СССР, верили в красный галстук и теплое пиво – какая уж тут религиозность? Кроме того, именно в православии совесть – это нечто, данное от Бога, в то время как далеко не факт, что все российские писатели имеют внутри некие православные тенденции – хватает и дзенствующих, и чисто буддистов, и разного рода замороченных теософиями и Дао. Кстати, как показывает практика, именно они, "язычники" и "сектанты", и являются более-менее устойчивыми "властителями дум"... Это если не считать писателей-рабов, поклоняющихся даже не золотому тельцу, а договору с издательством, вынуждающему их насиловать себя и читателей непрерывным пережевыванием скандальной информации и бытового негатива – куда уж там нашим политическим "рабам на плантациях"!

В-третьих, современному российскому читателю не нужны самокопания. Их выбили еще в СССР, советская литература стремилась раскрыть человека наружу, к новым свершениям, а не завернуть его внутрь, на самого себя. Попытки развернуть читателя обратно "в рефлексии" не удаются – ряд совершенно провальных произведений даже от именитых писателей очень наглядно это показывает. В то время как пресловутая "духовность", являющаяся спинным мозгом российской литературы, предполагает именно глубокие самокопания.

Ну, и в-четвертых – экшн. Когда человека с утра до вечера долбят из голубого ящика экшном, в книгах ему нужен тоже экшн. И ничего более. Медленное, постепенное развитие сюжета годится лишь для очень старых или очень увлеченных людей. Это не означает, что литература умерла – просто она очень сильно изменилась. И назад она не вернется никогда – это надо просто осознать. "Войны и мира" больше не будет.

Так вот, может ли в современной России писатель претендовать на роль совести нации? Вернее, претендовать-то он, конечно, может – но вся российская литература прочно повернулась на западный путь развития. Писатель для массового читателя больше не носитель морали – он обычный человек, который умеет построить в своей голове необычную модель мира и внятно изложить ее на бумаге. Все, что писатель высказывает публично по событиям, не придуманным им самим, а произошедшим "в реале" – исходит на самом деле от обычного человека, не обладающего какими-то сверхъестественными духовными качествами. Это обычное рядовое мнение человека, способного – и даже обязанного! – ошибаться.

Все вышесказанное относится, в первую очередь, именно к Распутину – как к публичному человеку, претендующему на право формирования общественной морали. Его можно понять – он прочно застрял своим сознанием в 70-х годах и пытается при этом вписаться в формат Достоевского и Толстого. Вот только поезд уже ушел – ушел так далеко, что его не догнать...

Остается только сочувствие.