Под портретом Ягоды: Навальный сел за всех

Продолжается эпопея с возвращением Алексея Навального в Россию.

Решив вернуться, Навальный поступил очень смело и политически чутко — нахождение за границей неизбежно превращало его в того самого «блогера», сообразно кремлевской терминологии. Напротив, дерзкое возвращение, наперекор обстоятельствам и с очевидным риском для жизни, утверждает его в статусе лидера сопротивления, безотносительно прошлых заслуг или проступков.

Россия — пространство мифа, где ценят жертвенность, уважают мужество и любят выводить красивые исторические параллели. И не так важно, оправдано ли сравнение Навального с Манделой, Лениным или — упаси боже — Иисусом, важно, что эти сравнения возникают и ложатся в благодатную почву общественных страхов и упований. Детерминизм русской истории, как ни удивительно, способствует популяризации образа Навального не в меньшей степени, чем действия русской власти. Это замечание в адрес Алексея Анатольевича справедливо в той же мере, что и в адрес Владимира Владимировича, вознесение которого до самодержавных высот теперь, двадцать лет спустя, кажется одновременно удивительным и неизбежным.

Само возвращение — темным январским воскресеньем, после небывалой метели, в канун крещенских морозов, — напоминало даже не страшную русскую сказку, но стильный антиутопический комикс. Винтилово во Внуково, липовые фанаты Бузовой, замена аэропорта посадки, арест на таможне, суд на пеньке в здании химкинской ментовки, под портретом сталинского наркома Ягоды... Такое нельзя придумать заранее, и то, что это происходит в реальной жизни, здесь и сейчас, лишь усиливает эффект отборной литературной или кино- драмы.

Дальнейшее тоже угадывается, хоть и не столь явно. Навальный зовет сторонников на митинги, Запад грозит санкциями, Кремль отпускает циничные шутки, делая вид, что «моя хата с краю», Bellingcat обещает продолжение расследования об убийцах из ФСБ, а зрители в социальных сетях предвкушают новые серии с нескрываемым сладострастием на виртуальных фейсах, — решающие события вокруг главного политзека страны еще впереди, но когда они произойдут, сказать затруднительно, равно как и не представляется возможным оценить их временные рамки.

Отравление химоружием и последовавшие за этим разоблачения сделали Навального фигурой международного калибра, главным (и единственным) легитимным оппонентом Путина в глазах Запада, что доказывает, в частности, крайне быстрая и жестко-негативная реакция Евросоюза и США на арест политика. Это важно. Но еще важнее, что Навальный сумел перехватить у Кремля инициативу. Начиная с «воскрешения» в Германии и заканчивая посадкой в «Матросскую тишину», Навальный моделирует всю информационную повестку, что в предложенных обстоятельствах равносильно контролю за повесткой политической. Действия власти предсказуемы и рефлекторны, по сути их навязывает сам Навальный. И это что-то новенькое для страны, где право на формирование трендов десятилетиями было у Кремля и Первого канала.

Навальный успешно играет на обострение, что подпитывает его президентские амбиции в постпутинской России. Проблема в том, что до этого «пост» еще нужно дожить. Наивно думать, что в контексте «Новичка» кто-то погнушается использовать против него репрессивные практики, наработанные за два с лишним века существования политической полиции. В этом смысле все только начинается, и «выживаемость» Навального прямо увязана не только с его личной стойкостью, но и с активностью гражданского общества; это взаимообусловленные категории, ведь живой, гуляющий на свободе Навальный — это одна Россия, а мертвый или упакованный в казематы — другая, та, где нет граждан и общества, но есть заключенные и надзиратели, тянущие лямку под иконой царственного вертухая.

Карикатура: Morten Morland