Операция под наркозом
В апреле 1946 меня привезли в Лиманский детдом Разделянского района Одесской области. Привез директор.
Директор тут же уехал домой, в Раздельную. Мне он оставил треть большой банки подсолнечного масла и буханку хлеба. На несколько дней я остался один. До войны и при румынах здесь тоже был детдом, но потом все разбежались. Я спал на старых матрацах, накрывшись матрацами. В двухэтажном здании не было ни дверей, ни окон. Но апрель стоял теплый. А дни, пока не привезли еще детей, оказались полными развлечений.
Не знал и поныне не знаю, как в унылом Лиманском оказались солдаты. На сегодняшнее разумение — около взвода. Они ходили строем по единственной улице села и пели: «Артиллеристы, Сталин дал приказ». Туда-сюда, и так дни напролет. Я ходил за ними следом, бороздя босыми ногами теплую и нежную придорожную пыль. Пепельный шлейф струился за мною, и я во все горло орал про Сталина, который дал приказ. Этой был мой первый парад, и вместе с великолепными 20-летними дядьками в стоптанных ботинках и грязных обмотках я гордо шагал вперед и вперед.
С тех пор я люблю хлеб с подсолнечным маслом и парады. Медь оркестров возбуждает мой патриотизм, сверкающие сапоги и аэропланы в облаках дают ощущение непобедимости. Это полезно для страны. Стране не подняться с колен без военно-патриотического воспитания. Не надо объяснять мне, что это такое. Я сам долгие годы являл собою отменный продукт здорового военно-патриотического человековарения. Как и все мои сокашники, я ни единой секунды не сомневался я в том, что:
а) мы, русские (совето-русские), от Евпатия Коловрата до Георгия Жукова, всех били, бьем и будем бить;
б) Гитлера тоже громили бы с же первых дней, не будь мы такими мирными, а он — таким вероломным;
в) мы спасли мир от коричневой чумы;
г) англо-американцы только мешали нам побеждать, творя разные гнусности;
в) из войны Советский Союз вышел окрепшим, то есть война, в целом, пошла нам как бы впрок.
В Америке лет 15 тому назад огромным успехом пользовалась книга с длинным названием «Все, что мне на самом деле понадобилось в жизни, я узнал в детском саду». Миллионы взрослых людей, прочитав её, поразились простому открытию Роберта Фулгема (Robert Fulghum), автора этой книги. Оказалось, что большинство из нас вполне обходится нехитрым набором истин, усвоенных в самом раннем возрасте.
Вот бы попросить «Леваду-Центр» проверить мои детские догмы учеными опросами. Уверен, что от повального согласия деваться будет некуда. Разве что продвинутый интернет чуть поколебался бы, и то простым меньшинством. Ничего удивительного. Полвека мифы, перелицованные в ЦК, напевали, выдували, заигрывали на сценах и в студиях. Разве «Штирлиц» — не классное кино? Но если, сжав зубы, устоять перед чарами Тихонова и Броневого, то в остатке одно: реальный подвиг отобрали у неудобной «Красной капеллы» и вручили безраздельно нашему полковнику Исаеву. Сначала в кино, а затем и в головах миллионов. Теперь иди доказывай, что «Капелла» — факт, а Исаев — выдумка любимца КГБ.
Мне понадобились годы чтения, раздумий и болезненных ломок, чтобы избавиться… Но избавился ли я? Не выдаю ли желаемое за действительное? Вот грянули оркестры парада, и сердце учащенно забилось. И слезы текут сами собою, когда Кобзон поет «День Победы». И вспоминается отец, которого я совсем не помню, потому мне было три с небольшим, а он так и остался 33-летним. И мама, 25-летняя вдова, по десять раз на дню тревожно тасующая засаленные карты, чтобы раскладом перекрыть похоронку. Мама любила Шульженко, их обеих нет, но вот Шульженко поет, значит, и мама, наверное, слышит. И вокруг лица, такие до боли родные. Их губы шевелятся в такт синенькому платочку, и мои губы, ловлю себя, шевелятся тоже. А потом еще «Артиллеристы, Сталин дал приказ». Ну совсем как тогда, когда я вздымал босыми ногами клубы сельской пыли, только в тысячу раз прекраснее и величественнее.
Я готов. То, что я испытываю в эти мгновения, называется наркотический синдром. Я, седой, много читавший, рассудительный человек, стал безвольной молекулой массовой праздничной вакханалии. В нормальном состоянии я способен доказать, что «вероломное нападение», «освободили от чумы», «коварный Черчилль» и прочее подобное суть ложные мифы, намеренно внедренные в мое сознание безжалостным идеологическим имплантированием. Но мне хорошо среди своих. Меня манят фронтовые 100 грамм. Мне приятно плыть по течению. Мне тепло, будто замерзаешь в пургу.
Необходимо волевое усилие, чтобы не дать себе замерзнуть. Чтобы не шевелить губами, а четко ответить самому себе на тревожные вопросы. Что случилось на 63-ю годовщину Победы? Они что, вдруг вспомнили про несчастных моих папу и маму? На 62-ю не помнили, на 59-ю были заняты, а теперь вдруг их прошибло? И почему они вдруг решили показать мне танки с самолетами? Кого пугают: американцев, грузин или меня? И откуда пришли деньги, чтобы заплатить за ремонт московских улиц, Кобзону за «День Победы», еще какой-то молоденькой за шульженковский синий платочек? Если на буйное торжество скинулись олигархи — почему не говорят, кто именно и по сколько. Если взяли из бюджета, почему не спросили нас, налогоплательщиков? И сколько взяли без спросу?
Чем больше всплывает передо мною проклятых вопросов, тем яснее мне становится, что все официальные объяснения внезапных юбилейных торжеств — труха. Они не думали о моем отце Надеине Дмитрии Пименовиче, 1908 г.р., погибшем в начале 42-го под Ростовом, точно так же, как и о миллионах других безвинных жертв. Они думали о себе и только о себе. Иначе они не прятали бы в недосягаемых сейфах важнейшие документы начала войны. Не назначали бы верховным начальником еще одной многотомной Истории войны безликого министра обороны, не стяжавшего ни крохи славы ни в истории, ни в войне.
Этот праздник был куплен на нефте- и газодоллары, которых очень не хватает нам, зато в избытке у нашей верхушки. Празднику предшествовала затяжная мерзость. Партия власти одержала победу, не ответив публично ни на один вопрос общества. Президентом стал чиновник, назначенный премьер-министром. ТВ пережило цензуру, сравнимую со ждановской. Оппозицию давили по-черному. Парламент лизал блюдо перед им же назначаемым управленцем. Путину стоя рукоплескали за обещание наладить из Белого дома то, что он разладил из Кремля. Все это делалось откровенно, цинично, без малейшей оглядки на приличия. Надо было тухлое закусить сладким, заиграть голы, забитые из явного офсайда, прикрыть наготу политиканства синеньким скромным платочком.
По-моему, операция под наркозом Победы властям удалась. Народ расходится по своим бизнесам усталым, но довольным. Повспоминали, поплакали, попили. В ближайшие полгода вряд ли кто полезет на публику с вопросами о войне и мире. Зато публике успешно вживляется привычка видеть рядом пару соколов-близнецов, а в сознание все глубже проникает двоичное исчисление: единица и ноль, ноль и единица. Вместе дружная семья. И на ресницах дрожат слезы Победы. Заметано.
Вот так же заметано и многое иное в наших головах, по которым день и ночь гуляют паровые катки ТВ. Саакашвили прекрасно говорит по-русски, но объясниться с нами напрямик ему не позволят. Проще, когда Грузия — враг. И НАТО враг. И Украина. И Эстония. И, конечно, вечная Америка, которая зловеще маячит над ними. Потому-то 100 грамм народ-победитель гордо вспомнил, а чья была тушенка и в чьем горохе — о том молчок. Только Медведев, даром что с минуту как президент, но не удержался, пригрозил с трибуны новым поджигателям войны. А пусть знают.
Они-то знают. Нам бы что-нибудь выучить про себя — может, тогда кое-что поймем и про них.
