Иркутские раритеты нанесли на «Золотую карту»

В Инженерном корпусе Третьяковской галереи открылась очередная выставка из многолетнего проекта «Золотая карта России», знакомящего столичную публику с собраниями региональных музеев.

Раритеты из коллекции Иркутского областного художественного музея им. В.П. Сукачева рассматривала Ирина Кулик.

Интерес «Золотой карты России» не только в том, что проект показывает периферийные собрания. Здесь можно увидеть не вошедшие в столичные музеи и не ставшие хрестоматийными произведения, позволяющие понять, чем была та художественная обыденность, которая окружала слишком хорошо известные и потому существующие как бы вне контекста знаковые вещи.

Иркутский музей, чья история восходит к середине позапрошлого века, к собранию мецената и предпринимателя Владимира Сукачева, не стал привозить в Москву какую-то локальную экзотику, но постарался своими словами рассказать историю отечественного искусства с XVII по начало ХХ века, от иконы до исторического авангарда, причем в каждом из разделов обнаруживается что-нибудь любопытное. Помимо впечатляющей подборки икон XVII–XVIII веков, на выставке можно увидеть две куда менее привычные церковные деревянные скульптуры — Богоматерь и Иоанна Богослова XVIII столетия, примечательные именно буквальностью перевода живописного изображения в трехмерное: даже складки на их одеяниях падают согласно не законам физики, но иконописной стилистике. А среди ранних образчиков светской живописи запоминается портрет Ермака, которого неизвестный художник XVIII столетия представил в европейском платье и доспехах, отчего покоритель Сибири выглядит ни дать ни взять как какой-нибудь испанский конкистадор.

В иркутском собрании классической русской живописи XVIII–XIX веков есть подобающий набор хрестоматийных имен — Федор Рокотов, Илья Репин, Алексей Саврасов, Борис Кустодиев. Но, пожалуй, куда более любопытно рассматривать портрет кисти неизвестного художника начала позапрошлого века, запечатлевший загадочного незнакомца с книгой в руках, гусиными перьями в чернильнице на столе и противоречащей этим кабинетным атрибутам совершенно пиратской серьгой в ухе, или портрет похожего на разночинца-интеллигента в очках забайкальского купца Н. Кандинского, которого живописец Карл Рейхель изобразил со счетами и самой настоящей китайской грамотой — исписанным иероглифами свитком. Сравнить ангелоподобную, несмотря на лохмотья, «Девочку-рыбачку» Ильи Репина с нарисованным чуть раньше «Мальчиком с гармоникой» Михаила Кудрявцева — рыжей шпаной со столь нахальной ухмылкой, что трудно отделаться от мысли, что под гармошку сей отрок поет матерные частушки. Или задуматься о том, что же за душераздирающая история стоит за выспренно романтическим полотном Федора Бронникова «Покинутая. Горе и Ватикан», представляющим одинокую женщину с младенцем в лесу, за деревьями которого обрисовывается призрачный купол собора Святого Петра,— не иначе как несчастную обесчестил и бросил коварный кардинал.

Русский авангард также представлен вполне небанально. Из Иркутска в Москву привезли абстрактную композицию Любови Поповой, кубистический портрет Веры Ермолаевой и примечательный «Портрет моего дяди» Давида Бурлюка. Лидер русских кубофутуристов был, судя по всему, весьма плодовитым художником — его работ хватило на многие музеи, уже привозившие бурлюковские произведения на «Золотую карту», правда, далеко не все из них были авангардом, а не домашними этюдами для души. Иркутский же Бурлюк действительно впечатляет. Маленькое полотно 1910-х выглядит этакой отвязной пародией на Пикассо: дядю скрутило со всей страшной кубистической силой, так, что один глаз встал поперек лица, опережая популярную трактовку творчества «полутораглазого сатира», дескать, авангардное видение было присуще Давиду Бурлюку чисто физиологически, из-за его одноглазости. А маленьким открытием выставки можно счесть полотно иркутского живописца Алексея Жибинова «Красная Армия» (1931 год), наглядно показывающее, как прилежно художник учился во ВХУТЕИНе у Павла Филонова.